Тимофей Буткевич - О смысле и значении кровавых жертвоприношений в дохристианском мире и о так называемых “ритуальных убийствах”
В 1699 году в Цеханове евреи были казнены на площади пред синагогою за то, что, опоив молодого человека христианина, выпустили из него кровь и уморили [87]. 9-го Августа 1700 года литовский трибунал разбирал дело об убиении евреями находившейся у них в услужении христианской женщины, якиманской мещанки Марины Даневской-Ахванович. Она была беременна и уже близка к разрешению от бремени. Несмотря на это евреи пред своею пасхою, именно 23 Марта 1697 года, жестоко измучив ее, умертвили. Труп ее временно спрятали в бане и держали обмытым, желая, очевидно, в удобное время выбросить его в какое либо другое место. После произведенного освидетельствования оказалось на теле замученной много различных ран, колотых и резаных, а именно: на висках как будто удар от обуха, горло и лицо изрезаны ножами, на руке и пальцах, а также на ногах, ниже колен, на голенях, жилы, суставы проколоты и порваны ланцетами и шилами; перерезав своей жертве грудь, евреи выпустили из нее кровь; живот пробили; шею завязали в три узла так, что по смерти едва можно было развязать; повидимому сначала душили, а потом уже убили ее [88].
12-го Апреля 1710 года, в Белой, недалеко от дома, в котором проживал еврей Зелик, было найдено тело зверски замученной девочки. Все оно было исколото каким то орудием, вроде шила или гвоздя; на щеках, за ушами и под коленями, для выпущения крови были открыты жилы. Случайно в сарае еврея Зелика было найдено платьице несчастной девочки. Подозрение пало на еврея, которого арестовали и заключили в тюрьму. Потом следствием было обнаружено, что жиду продал эту девочку за двадцать грошей какой то пропойца. Евреям для мацы нужна была христианская кровь, – и ребенок стал жертвою еврейского изуверства.
В 1705 году, пред своею пасхою, евреи замучили трех христианских детей в Гродно в Цемейлеве и Рженсонове. В 1713 году в Сандомире евреи обескровили, искололи и умертвили юношу христианского Георгия Красновского [89].
20 Марта 1747 года два пастуха – Панко и Кенейчук – из села Михнова, близ г. Заславля, совершенно случайно нашли тело замученного человека в лозах за Загалихским бродом, недалеко от еврейской корчмы. Оно было втоптано в болото, между кочками, и прикрыто навозом. Пастухи тотчас же дали знать об этом Луцкому лесничему, а лесничий – подстаросте, который, призвав к себе из с. Михнова шесть человек жителей, приказал им привезти найденный труп в Михново. Только с трудом труп был вытащен из болота. Глаза и рот убитого были завязаны портками, а на шее была веревка. В Михнове труп оставили в сарае тамошнего священника, где он и пролежал ночь. На другой день собралась большая толпа народа, чтобы посмотреть на убитого. Пришли и четыре еврея. Какой то попович Гантя первый высказал подозрение на евреев: “Ваше это дело”, – сказал он присутствовавшим там евреям: “евреи это сделали”. Евреи стали спорить и шуметь. В этот момент на трупе убитого повсюду показалась кровь, на что все обратили внимание с удивлением. Вскоре тело было перевезено в Заславский замок и было приказано произвести осмотр его с подробным указанием ран. Оказалось, что покойник был не просто убит, а замучен на смерть жестокими истязаниями: на правой руке у него были отрезаны все пальцы; жилы до самого локтя и кость перебиты; на левой руке отрезаны три пальца; жилы до подмышки выпороты; кость сломана; плечо перебито; на левой ноге отрезаны три пальца, а с двух сорваны ногти; нога насквозь пробита; на икре выпороты жилы до самого колена; на правой ноге кожа на икре содрана; зубы выбиты. По подозрению в совершении этого преступления было привлечено к допросу восемь евреев: 1) Зорух Лейбович, 2) Гершон Хаскелевич, 3) Лейба Мордхович, 4) Мордхо Янкелевич, 5) Мошко Маиорович, 6) Герц Маиорович, 7) Берка Абрамович и 8) Абрамко Аронович. Так как добровольно они не признали себя виновными, то были арестованы и посажены в тюрьму, по разным камерам, а Лейбович был заключен даже в фольварке. Посидев лишь несколько часов, Лейбович [90] позвал к себе подстаросту и объявил ему, что злодеяние совершено не иными какими либо евреями, а следующими: сыном михновского арендатора Хаскеля, ключником Хаскеля и загалихским корчмарем Мордком Янкелевичем, проживающим в корчме, над бродами. Дело было так, сказал Лейбович: со среды на четверг, после Гамановых дней, на другой неделе, я был послан михновским арендатором с курами к Белогрудскому резнику. Возвращаясь из Белогрудка в ту же среду, уже вечером, мимо загалихинской корчмы, я заметил, что ворота, двери и окна закрыты. Из корчмы доносился крик, как будто голос какого то человека. Никаких слов я не расслышал. Там за стеной я слушал около часу, но не мог узнать, кто там кричал. Раздастся крик и умолкнет, и так повторялось несколько раз. Меня охватил великий страх, и я уехал с курами в Михново. Вернувшись к арендатору, я не застал дома ни сына арендатора, ни ключника. Передавши хозяину кур, я отправился на мельницу. Когда я на рассвете пришел к арендатору, то застал сына и ключника. Я спросил, где они были. Сын арендатора ответил: “я был в Покощевке, цедил там панскую горелку”. А ключник сказал: “я был в Белогрудке на молитве”. На этом разговор и кончился. На другой день в Михново приехал корчмарь загалихской корчмы. Я спросил у него: “кто это кричал у тебя в среду”? Корчмарь ответил: “Белогрудские крестьяне ехали из лесу, выпили по порции горелки и стали шуметь”. Я оставил корчмаря в покое, – и так продолжалось до сих пор. Когда тело покойного было приведено к михновскому священнику, тогда люди стали сходиться; чтобы посмотреть на убитого. И я с ними видел убитого, но в то время кровь из его тела не текла. Я вернулся к своей работе. Спустя час или несколько более, сын арендатора, ключник и загалихский корчмарь пошли посмотреть убитого, говоря: пойдем туда и посмотрим – не еврей ли убит”. Когда они подошли к покойнику, из тела убитого выступила невинная кровь. Так рассказывали люди из общины, и я слышал от них, что кровь текла из трупа. В самую субботу евреев позвали в засланский замок. В субботу же, как только отошел шабаш, арендатор, его сын и ключник поехали на всю ночь, но никуда не могли попасть, целую ночь ездили, блуждали по полям и болотам, а на рассвете вернулись в Михново. По возвращении, сын арендатора поехал в Покощевку, а ключник – в Любар. Ко мне арендатор прислал мальчика с приказанием – седлать коня. На мой вопрос: “куда поедем”? арендатор ответил: “я поеду в Заслав, к Берку Авросеву, и там буду выжидать, что произойдет. Ты поедешь со мною, чтобы я где-либо не попал в воду”. Подходя к коню, арендатор от волнения и страха упал на землю. Я поднял его и посадил на коня. Мы поехали по дороге на Мыслятин. Подъезжая к Мыслятину, арендатор сказал мне: “я поеду в город, к Берку Авросеву. Если что-либо будет нужно, ты там найдешь меня”. Я вернулся в Михново”.
19-го апреля в заседании суда Зорух Лейбович повторил все сказанное им подстаросте. Его показание еще не заключало в себе определенных улик, а ограничивалось только догадками и предположениями; по словам судебного декрета он “tilko ze blakal jezykiem” (только молол языком). Тем не менее суд приобрел уверенность, что следствие попало на верный путь. В заседание вызваны были вторично к допросу все заподозренные евреи. Но ни один из них не сознался. Тогда суд, на основании саксонского права, libro secundo, folio 122, постановил: отбирать у них показания под пытками (растягиваниe на колесе и прижигание свечами). Узнав о таком постaнoвлении суда, сын корчмаря Мордхи Маиоровича, Лейба заявил, что он, без пытки, готов дать показания добровольно, и в заседании Суда 20 апреля объявил следующее: “Гершона Хаскелевича, сына михновского арендатора, уговорил на преступление заславский кагал, а именно: Берка Авросев, – кагальный старшина, Абрамек – кагальный школьник, Лейба – ключник михновского арендатора, Яков – арендатор покощевский, Берка 3акрутецкий – сын арендатора, Мошко Маюрович, Лейба Мордкович, Мордух Янкелевич и Зорух Лейбович, мирошник [91] арендатора михновских мельниц (разоблачитель). Последнего, впрочем, сказал Лейба, мы освобождаем от всякой кары, ибо он не присутствовал при том, как мы все вместе ночью, со среды на четверг, в корчме, что на михновском тракте, в горнице, убивали человека, завязавши ему глаза, а в рот воткнули “жеребца” с веревкой. Для извлечения крови мы ножами вскрывали жилы в тех местах, где было нужно. Нацедивши крови, вышеупомянутые члены кагала налили полную бутылку и мне также дали той крови в бутылочке. Во время печения мацы, я влил ее в тесто, а затем, замесивши, поставил в печь. Потом, согласно закону, мы ели эту мацу в течение двух ночей, а днем ели другую мацу. Покойного Антония, пришедшего ко мне за двое суток перед тем пешком, без коня и сабли, прикрывши подстожинами [92], а платье его – жупан, шапку, штаны, пояс и рубаху, по приказанию вышепоименованных кагальных старшин, присланных в корчму из города, – Гершон бросил в печь и сжег там же под угрозой синагогального проклятия было приказано никому не говорить о происшедшем. Нам сказали: “даже в том случае, если подвергнетесь суровым наказаниям или смертной казни, ни в чем не признавайтесь и не выдавайте того, что знаете, и вы будете мучениками за старую веру”. Мошко Майорович верхом на коне в мешке отвез в Заслав бутылку с кровью и там вручил Берку Авросеву, а он уже знал, кому ее следует передать, – только раввину для благословения”. 23 апреля Лейба Мордухович, вторично опрошенный судом, без пытки, подтвердил свое первое показание и дополнил его некоторыми частностями. “В корчму съехались – говорил он – Гершон Хаскелевич, школьник Абрамек, белгородский арендатор Мошко, покощевский арендатор Яков, закрутецкий арендатор Берк, ключник Лейба и Берк Авросев. Мордко Янкелевич, отец мой, также был в корчме. Что касается Мошки, то он приехал из Покощевки уже после убийства человека. Все указанные лица принесли спящего, пьяного человека в горницу, завязали ему голову какими-то штанами, а затем веревкой и мучили на земле. Я спросил у них: “для чего вы это делаете?” Все закричали на меня, говоря: “а тебе что до того? Мы богаче тебя. Если что и случится, мы заплатим”. Я испугался их и вышел из горницы в избу. Убивши человека, они вытачивали из него кровь в подставленный сосуд, а затем сливали в бутылку. Когда закрутецкиий арендатор (Берк) собирался уезжать, он взял покойника на свой воз. Я боялся дотронуться до трупа, а они сами вынесли его в болото, в лозы, и там прикрыли сенными подонками. Они взяли кровь, а остатки Мошка Майорович отвез в Заслав и там отдал Берку Авросеву. Я думаю, что дело это не могло обойтись без раввина, ибо он обязан благословить эту кровь. Я не настолько сведущ в талмуде, чтобы знать, что произойдет с той кровью. Нам приказали присягнуть, чтобы мы никому не выдавали этой тайны. Что касается одежды, то ее жгли все вместе. Это для того, чтобы вместе же терпеть и муки, если что случится. Для меня также оставили бутылочку с кровью: если бы я не взял ее, евреи там же убили бы меня. Оставленную мне кровь я закопал на дворе, дабы она “не вопияла”', сам же поехал в Михново, где я святковал, ел мацу с другою кровью (insza krew). Хаскел прислал на свое место Гершона, – чрез своего ключника послал кровь в Заслав. Мошко Майорович отдал эту кровь Берку Авросеву. Мой отец (Мордко Майорович) резал ножем и порол жилы покойника”.
